Из воспоминаний об отце Ипполите послушниц и паломниц
Рыльского Свято-Николаевского монастыря.

Послушница Марина вспоминает:
- Пошутил со мной один паломник раз, другой, стал заигрывать. Тут и полезли в мою голову помыслы: "За муж, что ли, за него выйти..." (мой Пётр умер). Вконец эти глупые мысли меня одолели, не в силах я была избавиться от них, предалась мечтам, ещё шаг - и падение. И тут приходится по какому-то поводу к батюшке обратиться, иду к нему. Вижу, к старцу подходит отец благочинный и говорит о новых искушениях в монастыре. Увидев меня, обрывает свою речь на полуслове. А батюшка машет рукой в мою сторону: "Она своя, говори-говори, отец...Знаешь, одна раба Божия замуж вышла - разошлась, другая вышла - тоже неудачно". И перечислил тех, кто вопреки его благословению, настоял-таки на своём. Выдержал паузу и улыбнулся, глядя на меня: "Только вот, матушка, Вас никто не берёт замуж". Благочинный подумал, что отец Ипполит удостаивает меня похвалы за хорошее поведение, посмотрел на меня одобрительным взглядом и с жаром выдохнул: "И слава Богу!" А я стояла рядом и сгорала от стыда. Куда только все мысли о замужестве подевались! Скоро поняла, что, если бы позволила врагу втянуть себя в любовную историю с тем паломником, конец этой "любви" был бы такой же, как у тех, чьи имена батюшка в этот вечер перечислил. 
Всех видел насквозь! Стою на вычите, и промелькнула мысль: "Вот как у батюшки-то ручки пахнут! Одеколоном, что ли, он их смазывает?" Подумала, да тут же и забыла. Вдруг, батюшка ко мне подходит: "Матушка, а Вы французские духи любите?" "Люблю, - отвечаю, - но у меня их нет". "А у меня есть, я ими пользуюсь". Я только потом поняла, что он ответил мне на мои мысли. От батюшки исходил тончайший, неземной аромат, который превосходил всяческое человеческое разумение. Быть может, это он и называл "французскими духами".

Послушница Наталия вспоминает:
- Я очень болела в монастыре, впала в отчаянье и решила... покончить жить самоубийством. И пошла на мост. У меня были очень большие сомнения в вере, я считала, что Господь меня забыл. Стояла на мосту и думала, что вот сейчас брошусь в воду, но мелькнула мысль: "Интересно, видит батюшка Ипполит, что со мной происходит или нет?.. Наверное, тоже обо мне забыл". Вспомнила, как в аналогичной ситуации рабе Божией Елене явился в воздухе Архангел Михаил, а мне никто не явился. Перекрестилась, перед тем, как броситься в воду, но в этот момент меня окликнули. Я услышала голос из-за спины, который спросил: "Вам что, плохо?" Повернулась и увидела монастырского трудника, очень болящего, Сашу, который работал на хоздворе. Всегда неопрятный, со всклокоченными волосами...в тяжелейшем на тот момент духовном состоянии. Как он оказался в этот момент на мосту и почему он ко мне подошёл, я не могу сказать. Ноги меня не держали, и я присела на металлический бортик. А Саша встал передо мной во весь рост и произнёс одну только фразу, один "проклятый" вопрос: "Почему ты Ему не веришь?"
Я заплакала, он схватил меня за руку и буквально силой увёл от того места, где должна была закончиться моя жизнь. По дороге стало ясно, что он в тот момент был совершенно невменяемый. Каким чудом он меня спас?.. Я проводила его до вокзала, посадила в автобус. С ним не поехала. Пришла в себя и вернулась назад, в монастырь, не отпустивший меня по молитве отца Ипполита.

Послушница Фотина вспоминает:
- Крыша над корпусом, в котором находилась его келья, была похожа на решето, во время дождя под стекавшие сверху потоки ставили вёдра. А батюшке всякая сырость из-за его болезни была противопоказана. Смотрю, как-то раз он выходит с ведром к колокольне. Я в лёгком шоке: настоятель, сам - за водой! Кричу ему: "Батюшка, давайте я Вам воды наберу". "Не надо, матушка. Я сам". И несёт ведро уже к себе в келью на второй этаж.
...Выхожу из трапезной, батюшка благословляет: "Идите на луг". Я не расслышала: на луг или на лук. Тогда лук в огороде сажали. Он повторил: "Идите на луг. Сейчас". А мне всё слышится не то, всё переспрашиваю: "Сейчас или через час?" Тут отец Ипполит осерчал: "Вас, матушка, надо назад отправить, в Москву, и учить там русскому языку". В юности я полтора года училась на филологическом факультете, о чём, конечно, никогда ему не говорила. 
Итак, послал меня батюшка на монастырский луг. Монахи и трудники рубили кустарник, а мы, женщины оттаскивали ветки и складывали их в кучи. Я много в руки взять не могла. Но батюшка мне сказал: "Берите больше". И сам взял большую охапку, показал пример. Возразить я ему не посмела, стала больше веток брать. Сначала было очень тяжело, а потом всё легче и легче... Сама удивлялась, как это я постольку ношу. Людей с болезнями опорно-двигательного аппарата отец Ипполит посылал корчевать пни, и они исцелялись на этой работе. Я одно время даже стала бегать, так послушание помогло! К врачам он меня не пускал. "Пойдёшь к врачам - там будешь", - махнул рукой в сторону кладбища. Других же благословлял лечиться в больницах. Но всем без исключения назначал трудотерапию.
К каждому у батюшки был свой подход. Послал он меня в коровник: "Если, матушка, коровок не научитесь доить, Вас муж любить не будет" (Николай тогда ещё жив был). Я в ужасе: коровы страшные, рогатые, и все мычат, кругом навоз - не продохнуть. Я же всю жизнь бухгалтером проработала - какие уж тут коровы! Но, конечно, пришла в коровник, выдали мне ведро... руки слабые, чуть не выронила. Начали мне объяснять, что и как с коровой надо делать, - я как не слышу. Тут одна рогатая мне по очкам хвостом дала - стою в навозе, чуть не плачу. Кое-как полведра надоила. Но корове что-то не понравилось, она вдруг наступила на ведро копытом, опрокинула его, всё молоко - в навоз. Стали люди надо мной смеяться. Я психанула, пнуло ведро ногой - аж до конца коровника улетело. И ушла. Расстроилась, огорчилась. Через несколько дней подошла к старцу под благословение, а он мне говорит: "Как матушка, коров-то доите?" Снова в коровник. Сил нет, уткнулась в коровку головой, чтоб не упасть. И прошу Господа и батюшку о том же. "За послушание" научилась доить. Через коровник прошли и те, кого потом в священный сан рукоположили. Среди них тоже мало кто поначалу знал, с какой стороны к корове подойти. Отец Ипполит учил терпеть, не бегать, не роптать. Потому что, если не вытерпишь, хуже будет.

Послушница Татиана вспоминает:
- Отец Ипполит, конечно, наблюдал за нами. Монастырских коров доили две матушки: Любовь и Иоасафа, которая с детства росла инвалидом. Бойкую коровку Иоасафа доить не могла. Делала это Люба. Вдруг, они рассорились. Люба отказалась заниматься дойкой и ушла на огород. Мы остались в коровнике вдвоём: я, которая прежде видела коров только из окна поезда, и матушка Иоасафа, у которой была сухонькая ручка. Она мне плачется: "Что делать? Я боюсь к этой корове подходить!" Я отвечаю: "Подойди к Любе, прощения попроси". Иоасафа так и сделала, а результата нет. "Я прощаю тебя, но доить не буду!" - упорствует Люба. Подошли к отцу Ипполиту, он, как известно, очень хорошо умел доить коров. А батюшка нас испытывает: "Вы должны сами разобраться. Помиритесь". Мы вновь вдвоём к Любови: "Христа ради, пойди к коровке, она же кричит недоенная!" Но Люба настаивает на своём: "Не буду!" А время уходит. 
Иоасафа понимала, что для меня корова - это как слон. Я к ним и приближаться-то боюсь, тем более к такой бойкой. Она боялась, что коровка, весь лень недоенная, её убьёт, она же инвалид детства. Тогда я сказала: "Иди, матушка Иоасафа, подои её. Как только ты к ней подойдёшь, я стану громко кричать молитву, ты сразу услышишь! Господи, помоги! Ты справишься!"
Иоасафа решилась: "Убьёт, так убьёт! Я пойду!" Она заплакала в таком сердечном сокрушении! Всю себя предала воле Божией и старцу.
И вот именно в этот момент, когда Иоасафа направилась к бойкой коровке, приехала наша матушка Сергия, которую никто не ждал. Она умела обращаться с коровами и, узнав, в чём дело, опередила Иоасафу: "Не волнуйся. Я подою!" А Иоасафа плакала навзрыд. Она поняла, что Господь ждал только её внутреннего движения, решимости и сокрушения сердечного. И ничего другого. Выше меры испытания не посылаются.

Послушница Марина вспоминает: 
- Стою в монастырской трапезной, вдруг, вбегает Галка Брянская (друг друга звали так, откуда кто приехал), кричит: "Иди скорее, батюшка нас на послушание посылает". Старец махнул рукой на машину, похожую на старые "Жигули": "Поезжайте на послушание. Поможете там". Сели, поехали. Я Галку спрашиваю: "Чего тебе батюшка-то сказал?" Она отвечает: "Говорит, вы любите молиться, вот там и помолитесь... Наверное, батюшка про покойника говорил. Я и Псалтирь с собой захватила, и акафистник на всякий случай". Галя любила акафисты читать... Мы с ней смешная пара: я - высокая и худая, она - низенькая и пухлая. Сидим в машине, на заднем сиденье охает какая-то бабуля: "Девочки милые, вы мне поможете, вы меня спасёте". Галка ей: "Вы не волнуйтесь, бабушка, всё как положено прочтём по Вашему покойничку". А бабушка аж в голосе переменилась: "Нету, дочки, покойничка. Это мне бы не помереть дорогой..." Смотрим, она и правда вся белая от волнения, да и в пути растрясло. Успокоили её, пришла в себя. Приехали в какое-то село: дом большой, во дворе на длинной цепи собачонка злая, гуси топчутся, шипят, крыльями машут. Теперь уже мы понервничали. Ну да, ничего, бабуленьку причесали, надели на неё чистый платочек, на кровать усадили. Ветхая старушка оказалась - было ей уже за девяносто, всё охала: "Ох, девки милые, ноги болят, сил нет! Вы мне поможете, вы меня спасёте!" Вдруг, приободрилась и говорит: "Вычитывайте меня!" У нас с Галкой глаза на лоб: "Как это?!" Галина даже всплеснула своими пухлыми ручками: "Что Вы, матушка, мы же не священники!" А бабуля на своём стоит: "Ничего не знаю, я пожаловалась вашему главному батюшке Ипполиту. Он сказал мне, что пришлёт мне своих девок и они всё сделают... Вас прислал". Мы решили, что у бабушки склероз, перепутала что-нибудь. "Галя, а тебе что батюшка сказал?" - спросила я. "Молиться". - "ну, значит, будем молиться. Старушка всё равно ничего не разберёт". Зажгли лампадку. Галина акафиста стала читать, а я ей подпевать "аллилуйя". На четвёртом акафисте говорю: "Галя, а может, хватит?" Она только рукой на меня махнула: "Батюшка сказал молиться, значит, будем молиться". Помолились за всех и за вся, особо за архимандрита Ипполита с братией. Бабулька довольная: "Ой, девки, хорошо! Как в церкви побыла". Перевязали ноги мы ей чистой тряпочкой. А на ногах у бабушки - трофические язвы, гной сплошной. Мази не было, смазали ей ноги маслом из лампадки. Сварили обед, покормили и бабушку, и гусей, обходя с опаской злую собачку. Так прошёл день, другой... Надо возвращаться, не вечно же нам здесь быть!.. Развязали повязки на ногах у бабушки, а под ними - чистая нежная кожа, как у младенца. И гноя никакого нет, как не было! Язвы затянулись. Вот что такое батюшкино послушание!

Людей старец ставил на истинный путь. Путь покаяния, борьбы с грехом. 
Что значит бесноватому, одержимому демонами человеку встать на истинный путь? Я знаю одну рабу Божию, которая много лет ездит в монастырь. Раньше бесы из неё кричали на все голоса: и нецензурно, и по-всякому. А она молилась Иисусовой молитвой. Батюшка благословил. Я никогда не видела её празднословящей, жизнь её прошла в работе на тяжёлых послушаниях. Другая женщина падала на отчитках в храме. Жила как в аду. Но ни слова ропота, только шутила по-доброму над собой. Разговорилась я с ней. оказалось, она в приют детский ходит, сиротам помогает. Для многих деток стала крестной мамой... И это - одержимая, болящая!..
На путь христианского подвига ставил отец Ипполит людей. Как он это мог, что он брал на себя, что терпел за всех нас и за каждого - плотским умом представить невозможно. 
Однажды я ему пожаловалась, что плохо сплю. Он неожиданно ответил: "Зато я, матушка, сплю сутками". С сердцем так сказал... Не знал он покоя на этом свете. Он открывал для нас духовный мир, который становился ближе, вторгался в обыденность и преображал жизнь.

Паломница Ирина, из дневника:
"Не все, даже подолгу жившие в монастыре, понимали, кто такой батюшка. И многие относились к нему просто как к обычному священнику, доброму, хорошему, молитвенному, но не более того. Да и трудно было в этом старичке, который сидел на завалинке или выбивал пыль из своего половичка, распознать великого старца. Так и о святости преподобного Силуана Афонского при жизни догадывались немногие. Даже к чудесам, которые творил отец Ипполит, относились как к чему-то обыденному, о чём тут же, как правило, забывали...
12 февраля 1999 года, день Ангела старца Ипполита. Я впервые приехала в Рыльск. Батюшки в монастыре не оказалось, он в отъезде. Монастырские церкви с покосившимися крестами, обледенелая неуютная площадь между воротами и храмом. Смешанные чувства боли, огорчения и радости овладели мной, как будто я наконец приехала в старый забытый дом, где меня давно ждут. Отстояли Литургию, вычит. Сколько больных людей, как всех жалко! Зачем я здесь?..
И вот следующая поездка на Красную Горку, и - первая встреча с батюшкой. Мой сын Константин весь светился, и улыбка не сходит с его лица по дороге домой. Подобную радость я замечала на лицах многих паломников. Я сразу почувствовала в батюшке такого родного человека, отца или дедушку, и... дошла до дерзости, сказала: "Батюшка, можно я Вас поцелую?" Батюшка весь сжался в комочек, и я поцеловала его в щёку. И только когда вышла, поняла, что я наделала, как смела поцеловать монаха. Рассказала об этом сыну, и постепенно молитвами батюшки этот случай изгладился из моей памяти. Только в день прощания с ним, когда я подошла к гробу, чтобы в последний раз поцеловать его руку, почувствовала непреодолимое желание поцеловать батюшку в щёку, как тогда, как родного, живого...
А в ту первую встречу я спросила, продолжать ли мне работать на мирской службе (на своей работе я вот-вот должна была попасть под сокращение) или искать работу в храме. На это батюшка ответил: "Матушка, занимайтесь паломничеством, возите людей по монастырям. Это благое дело". Испугавшись, я возразила: "Батюшка, ведь я ничего не умею. А в этом деле - одни искушения". Батюшка улыбнулся и сказал: Ничего... А искушений много будет". Так и вышло. Не скоро я поняла, что батюшка благословил это послушание во спасение моей души.
В первые поездки в монастырь мы, московские паломники, так уставали, что вместо Литургии шли спать на сеновал и, в лучшем случае, приходили в храм только на отчитку. Мне, немощной, всё хотелось пойти полюбоваться рыльской природой, увидеть восход, а не усердствовать в храме посреди душного многолюдья.
Когда субботний летний день, наконец, погружался в сумерки и москвичи после службы, многочасовых очередей на приём к старцу, послушаний, купаний в источниках, подъёмов и спусков по крутым рыльским горкам буквально падали от усталости, наступал, пожалуй, самый тяжёлый этап всей поездки - рыльский ночлег. В храме наскоро стелились пыльные ковры на небрежно убранный деревянный пол, и люди укладывались вповалку на каждом метре свободной площади. Соблюсти какие-либо правила по организации ночлега было почти нереально. Часто, по воле Божией, рядом с какой-нибудь московской дамочкой оказывался не совсем чистый паломник, который недавно вернулся из мест не столь отдалённых, а в другом случае - бомж. Приглушенная ругань, храп, плач детей... Роптали на плохую организацию поездок, кто-то из последних сил молчал, едва сдерживал порывы раздражения, иные отказывались лечь на пол. И никто в это время не думал о том, что весь день и всю ночь старец молится за каждую душу. Наутро мы, невыспавшиеся, почти не отдохнувшие, в этом храме стояли на Литургии и, по батюшкиным молитвам, успокаивались душой, просили прощения друг у друга, порой становились друзьями на долгие годы.
Я поняла, какая евангельская любовь у нашего батюшки, когда попросила его помолиться о знакомом, который тяжко согрешил и вызвал всеобщее порицание. "Это искушение. Утешьте его, матушка", - произнёс батюшка с такой любовью!.. и благословил передать тому человеку иконочку. Если случался разговор о ком-то согрешившем, батюшка старался никого не обидеть, не важно, кто прав, а кто виноват. И не показывал, не выставлял вину другого, а оправдывал: "Ну, матушка, он болящий. Это искушение. Терпите, ведь он же исправляется". Если обличал в грехе, то это было совсем не обидно, а только краска стыда заливала лицо.
Постоянно общавшись с людьми, мне приходилось быть невольной свидетельницей их бед. И я спросила батюшку, как мне себя вести, когда рассказывают о скорбях. "Утешьте, матушка, - ответил он. - От кого муж ушёл, у кого сын запил, надо утешить". И ещё больше после этих слов возникало ситуаций, когда надо было помочь человеку, тем помогая собственной душе избавиться от эгоизма.
Простившись с одной из рыдавших от горя матушек, которую мне удалось немного утешить словом, я почувствовала такое нервное напряжение, что с горечью возроптала: одна только я ничего никому не могу рассказать!.. Началась вечерняя служба, но я не пошла в храм, а вышла за монастырскую калитку с намерением дойти до источников, чтобы побыть немного в тишине. Иду по тропинке, вдруг вижу вдали на пригорке согбенную фигурку с посохом в руке, словно сам Серафим Саровский идёт навстречу, постукивая о землю палочкой то с одной, то с другой стороны дороги. Всё ближе и ближе. Я узнаю в нём батюшку Ипполита. Поравнявшись со мной, как будто ко мне и шёл, батюшка улыбнулся: "Гуляете по Рыльскому району, матушка? Ну, гуляйте, гуляйте" - и благословил. Мы разошлись, я не смела оглянуться назад, слёзы хлынули у меня из глаз. Я одна. И батюшка. И Господь. И это не одиночество. Нет. Только у Него, у Спасителя надо искать утешение! И я буду искать Его и ещё много раз в жизни обрету. Как при встрече с отцом Ипполитом.
Обитель Николая Чудотворца - мой родной дом. Здесь для меня и Афон, и Киев, и Иерусалим... Среди всей этой неустроенности, разрухи, неряшливости, в кругу этих бедных, грешных, больных людей обретаешь Господа. Когда я впервые пришла по послушанию на хоздвор, чтобы таскать вёдра с водой и доить коров, которых вдруг почему-то перестала бояться, Господь подал мне столько благодати, что слёзы радости текли, как иногда на церковной службе в великий праздник бывает. А с каждой лопатой... я будто навоз из души выгребала. Да, нелегко пришлось, ещё как нелегко! Но чем трудней, тем чаще вспоминалось батюшкино наставление: "А перекрестись и делай".

Из книги "Послушник в стране Святителя Николая".